творчество как самотерапия

Беседовали недавно со Светой по поводу расселовских наездов на Ницше в "Истории западной философии". Рассел там написал, что мизогиния, нарочитая жёсткость и культ силы у Ницше проистекают напрямую из всяких personal issues у него: тщедушный рассеянный профессор, плюс проблемы со здоровьем и доминирующая сестра-националистка (которая, кажется, уехала куда-то в Южную Америку и основала там некое "арийское поселение", которое через пару поколений превратилось в сборище дегенератов каких-то несусветных, что неудивительно).

Я тогда сказал, что каждый отдельно взятый художник (писатель, философ, поэт), который хоть сколько-нибудь интересен, интересен ровно постольку, поскольку сублимировал всякие свои personal issues. Вот, скажем:

* Сартр довольно точно описывает самого себя в "Тошноте". Рокантен это и есть Сартр, а весь сартровский философский корпус это пространная медитация на тему рокантеновской расщеплённости изнутри вкупе с интеллигентской malaise снаружи. (Припоминаю, что во время войны он романтически разгуливал на природе с Симоной де Бовуар.)

* Достоевский, будучи почти расстрелян на семёновском плацу, все последующие годы своей жизни посвящает разработке обнаружившейся в его характере трусости, отсюда и синусоидальные колебания от warm-and-fuzzy христианства старца Зосимы до густого фатализма и трупной горы "Бесов".

* Хемингуэй культивирует этакий нарочитый образ "мужчинности", грубой примордиальной силы, пытаясь совладать с явно гомоэротическими импульсами.

Да и сам Рассел, будучи воспитан в пуританских традициях, всю свою жизнь занимался лишь тем, что сознательно и методично разбирал, кирпичик за кирпичиком, стройное здание пуританской нравственности.